between
Сообщений 1 страница 2 из 2
Поделиться22025-06-09 19:29:48
fc linda lapinsh
nastasya [ настасья, ~28-30 ]
москва, россия
[ бывший боец мма, телохранительница, поленица ]
[indent]
— как здоровье дорогой царевны? — с издёвкой уточняет настасья, распахивая насквозь шторы. так говорит лечащий врач софьи алексеевны, чернов, и настасья не может не позлорадствовать — капризы софьи порядком изводят ей нервы. руки болят после вчерашнего — приходится вытаскивать принцесску с подоконника и привязывать к стулу, чтоб не спрыгнула. из окна на настасью глядят купеческие дома, забитые тучными небоскрёбами — в пскове на такое не посмотреть, негде. в пскове илюхин говорит: ну всё, приехали, настька, добегались. пересчитай, блять, свои травмы — перелом лучевой, разрыв голеностопа. какие соревнования, окстись, не играй в дуру, сама знаешь, в ufc с таким никогда не возьмут, пока восстановишься — на место твоё придут сильнее, моложе, злее. давай распрощаемся как нормальные люди, по-пацански. в пскове василиса перекидывает косу с плеча на плечо и просит: насть, не надо. деньги есть, кредит выплатим, суд пройдёт, не лезь куда не просят, лечись, поезжай в кисловодск, в санаторий. а там и на клинику немецкую наскребём. в пскове лёша даже не делает попыток показать, что любопытство его не сжирает. око за око, зуб за зуб, брат за брата — обещает, что поможет подделать резюме и устроит встречу с алексеем борисовичем. по сути, халтура, отмахивается он, московская тпшка, ничего такого. спятила в своих лондонах с жиру и теперь показательно режет вены ложками. справишься, насть, он хочет бабу, переживает... ну, ты понимаешь. настасья не понимает. в замоскворечье больше не звонят колокола, двенадцать храмов на реконструкции — церковный звон удручает софью, а, как известно, деньги могут купить всё. только не переплыв до нави. — как здоровье дорогой царевны? — ласково уточняет главврач чернов и очерчивает линию скулы по неподвижному лику софьи. настасью передёргивает до тошноты: как удобно. моей дочери, объясняет гославский, нужен сильный муж, готовый не только её обеспечить, но и мириться с недугом. чем чернов плох? сам себя сделал, настоящий товарищ. ну, пускай и не он — я сам выберу, а он подпишет, поставит печать, чтобы софу в коммунарке не загубили. днями напролёт софья алексеевна молчит и никогда не смеётся, несёт несусветный бред и буянит. ей нельзя давать в руки: ножи, иглы, фен, тряпки, банки с язычком (алюминиевые), если чему в англиях её и научили, так это как изводить всех вокруг. но настасья видит в ней то, что и ищет — нет мизинца на левой руке, и никакого золота и серебра софья при свете дневном не носит. рядом с ней черствеет хлеб, гниёт мясо, вянут кактусы, цветы, суккуленты, и повсюду следует верный шлейф склепного хлада и сырости. настасья приставляет ко лбу софьи дуло травмата — не отличит — и, проглотив гордость, угрожает. или они отправляются прямо сейчас, или до ближайшей закупки новой партии дольч-вьютон-версачей царевна не доживёт. софья плавно моргает пушистым лесом ресниц и мягко обнимает запястье настасьи: — ты разве не поняла? я уже мертва наполовину. по рябиновым бусам стекает алая кровь, символ солнца чернилами жжёт ключицу, и оберег, сплетённый смехом зеленеющей земли и травой, окроплённой рассветом, полыхает пожаром, гонящим прочь смерть, ночь без прогляди, наговор колдуна. настасья склоняет голову набок. — это пока я тебя не рассмешила. да, да, да, у нас тут царевна несмеяна и настасья микулишна, а кто запретит лонг стори шорт: семь лет назад любящий папенька софьи утопил любимую дочку, заключив договор с колдуном, и теперь софья наполовину принадлежит миру мёртвых, наполовину — миру живых, и нигде нет ей покоя. зато у колдуна есть отличный ключ к спрятанному злату, применить который мало кто догадается. предлагаю докрутить вместе причины, приведшие настасью к незавидному положению, в котором она вынуждена была набиться софье алексеевне в телохранительницы, чтобы после пересечь границу изнанки. сейчас софья нужна настасье, перешагнуть черту и выжить, а вот что из этого выйдет, кто вернётся, а кто пропадёт — вопрос открытый. софья стала разменной монетой в играх своего отца, но и для настасьи она на точке отсчёта — средство и инструмент. ни в коем случае не жертва. положение, в котором оказалась софья — хуже смерти; она не живёт и не умирает. и пока ещё не разочаровалась в попытках выбраться из этой непроглядной бесконечной тьмы. заявка в пару, у нас с вами возможно, вы углядели здесь парочку жирных отсылок к одной великолепной книге, а если нет — ничего страшного, они вписаны для красоты и варьироваться будут по усмотрению. (тут будет ещё жирнющий реверанс желязны, всё расскажу). готова всё обсуждать-состыковывать и подстраивать под ваши хотелки. разве что мне очень интересно покопаться в вечной теме «кто же всё-таки монстр» — хтоническая хтонь навроде колдунов по сделкам или человек, сродни любящему папеньке несмеяны. (привет «королю горной долины» геймана. да, я сразу делюсь всем, что вдохновляло). я пишу в прошедшем времени и третьем лице, не мирюсь разве что с птицей-тройкой и могу обещать пост раз в 2-3 недели. постами хотелось бы обменяться на берегу, прежде чем пуститься в омут — быть уверенными, что сыграемся, что подходим друг другу. приходите в гостевую, обменяемся контактами, обсудим нюансы. очень вас жду и уже скучаю по своей златокудрой поленице ♥ здесь смотрим на красивую женщину |
— Софья Алексеевна, к вам приехал Иван Андреевич. Просил передать, — Пётр прочищает горло, под жёсткой корой его щёк ходят желваки, — коль не примите, позвонит дяде и войдёт с нарядом ОМОНа.
В десятом классе Пётр становится чемпионом СССР по карате и идёт на медаль. Потом в питерской подворотне его пытается избить группа «панкушных выблядков», как пересказывает Ваня, и Пётр уезжает на нары, и путь в люди ему закрыт, пока папенька не подталкивает увесистую картонную папку через ржавый стол в лабытнангийской колонии режима особого. Пётр проводит с Софой больше времени, чем мама, и помогает с домашкой — отменно решает задачи с яблочками, логарифмы, пишет эссе, выучивает кокни под Кентерберри и превращает в кровавый блин лицо безземельного виконта, лезущего к Софе под юбку в восьмом классе, после вечера в «Глобусе» («Макбет» на сцене).
Зло станет правдой, правда — злом. Взовьёмся в воздухе гнилом.
Пётр в восьмой раз за два года просит у папеньки увольнительную. Софья слышит их разговор из-за дверей украдкой — Пётр плачет, уродливо, так, как плачут амбалы, забитые партоками, и просит: отпустите, Алексей Борисович. Не могу смотреть на неё вот такую вот.
— Впустите, — отзывается Софа, ковыряя вилкой омлет, к которому не притрагивается. По горгонзоле мхом ползёт плесень, от тарелки тянется сероводород. Агафья, поджав губы, убирает со стола блюда испорченной еды без причитаний. «Скелет и того краше вас будет, Софья Алексеевна», кряхтит Агафья (сколько ей скоро исполнится, девяносто семь?), «кто ж вас теперь такую возьмёт замуж».
Они с Ваней долго сидят в тишине. Ему не сидится на месте: он то подскакивает и меряет шагами расстояние от угла в угол, то хватается за пульт и начинает выбирать сериал по подписке. Софа, поджав под подбородок колени, кутается в плед. Май выдаётся на удивление тёплым и ласковым, зяблики щебечут, сладкий аромат черёмухи пробивает стеклобетон. Ваня небрит, заспан, весь в синяках, машет руками, о чём-то бодро вещает, но ей не расслышать его за толщей морских ясных вод, где спят храбрые витязи в золотых седых кудрях.
— Соф, — Ваня останавливается, как телеграфный столб посреди пустой серой комнаты, — это не дело, ну. Ты чего? Мы же... — он запинается, не произнести ему правды вслух. — ...когда-то почти поженились. Расскажи, что с тобой происходит. Я помогу. Я ведь помогу тебе, понимаешь?
Он такой родной и знакомый, пускай несёт от него помойным ведром (ночь прошла в барах), и Софа усаживает на диване почти прямо, натягивая рукава кашемира — не надо видеть ему, что у неё там, от локтей до запястий. И говорит:
— В тысяча шестьсот девяносто втором году на день священномученика Евсевия Самосатского пашенные крестьяне из деревень Иркуцкого острога били челом царю-батюшке Ивану Алексеевичу. Сын боярский, Григорий Иванов, сын Турчанинова, прислал указную память в Кудинскую Красную слободу и велел разыскать против челобитья крестьянина Васьки Баянова и жены его, Степаниды Гавриловой, да снять с них десятинную пашню четь десятины в поле и две к тому же. Деревня вся знала, что-де Степанида Гаврилова сыну боярскому отказала в гости захаживать, а челобитную принимать у государя не стали, и пошли всем селом в соседнее тяглые сироты, а там, как завещала им бабка Васьки Баянова, спустили в колодец ведро, заложив коровьих лепёшек да мать-и-мачехи, и навели на сына боярского сглазу. Сгорел Григорий Иванов от болезни лихой дьявольской, и виделись ему до издоха последнего черти, со Степанидкой водящие хороводы. А её потом вилами закололи — ведьмой прокликали.
Из замоскворецкой квартиры Гославских Иван Андреевич выходит пошатываясь. Это происходит в четверг.
По пятницам и средам они ездят к доктору Чернову в клинику. Приёмы доктора Чернова нельзя пропускать. На них не опаздывают.
В кабинете пахнет кубинским табаком, крепким алкоголем, телячьей кожей. Запах вгрызается Софье под ногти и не выветривается ещё несколько дней, а потом вновь приходит время визита. Жалюзи доктор Чернов закрывает, стоит лишь ей переступить порог, и кабинет погружается в полусумрак. Белый врачебный халат на глазах становится чёрным, и у самого у него как-то по-особенному блестят глаза, будто две медных монеты. Доктор Чернов поправляет очки, расслабляет тугой узел галстука, пододвигает поближе к ней стул — от лязга металла по кафелю Софе хочется схватиться за голову, содрать себе скальп. Он склоняется к уху, дышит перегаром и сигаретами, левую руку кладёт ей на коленку, двигается вверх, уверенно и беспрекословно, сжимает бедро, доходит до кружевной каёмки нижнего белья и останавливается. Шепчет: только я могу помочь вам, Софья Алексеевна, но для того вам придётся слушаться меня и быть очень хорошей, послушной девочкой. Сможете? Вам лишь надо сказать «да».
С каждым приёмом рука у доктора Чернова подползает всё выше и ближе, и Софу сковывает зимний лёд. Раньше — она бы вскочила, раньше — её бы стошнило от отвращения, раньше — она бы отмыла себя гелем с розой и бергамотом, хозмылом, отбеливателем, кислотой, лишь бы смыть воспоминания о липких касаниях; сейчас — вяло поднимает запястье, когда доктор Чернов помогает ей встать и передаёт Варваре. Екатерине. Ольге.
Настасье.
В пробке стоят час, по радио крутят новый трек Асти, Пётр тарабанит пальцами по рулю. Софа ненадолго прикрывает глаза, и видит реку, кипящую пуще огненной лавы, ноги её утопают в чёрной смоле, смрад — повсюду, бегут за ней соболи без хвостов, и на костях их гниёт мясо. Машина подпрыгивает: доезжают.
Вечером Софа сидит на полу, прижавшись к стеклу лбом, и думает: Ваня больше здесь не появится. В горло не лезет кусок, бьёт мелкая дрожь, и скоро пробьёт час надевать перстень.
— Анастасия, — подзывает Софья новоиспечённую шпалу, пожирающую ни про что деньги папеньки, — я не хочу ехать в среду. Можете отменить?
Сегодня доктор Чернов долго выводит языком ей руны по шее, а как освежевать себя выше ключиц — ей невдомёк. И гугл не помогает.